– Ее не возьмут в ШНыр, – упрямо повторил Долбушин.
– Круня считает иначе. Не обманывайте себя, папаша! Я давно к ней присматриваюсь!.. Она упрямая, капризная девчонка, но не более!.. Так называемое «зыло», как мило называют его эти недоумки, в ней довольно эпизодично. Совесть, этот мерзкий рудимент, аналог нравственного копчика, пока что настойчиво путается у нее под ногами! Могу вам это доказать! Эй, кто-нибудь!.. – повысил голос Гай.
Один из охранников – смуглый, похожий на ассирийца – протянул Ане свой арбалет. Он оттягивал руки и упирался ей в живот. Стрелять Ане приходилось не раз, но раньше она имела дело только с современными образцами – легкими, изящными арбалетами, изготовленными с примеркой под ее руку, плечо, глаз. Этот же – ящик, тяжелый и неудобный.
– Пристрели кого хочешь! Тебе за это ничего не будет – даю слово! Если ты его ранишь, и он на тебя кинется – его добьют! – приказал Гай, взглянув на своих охранников.
Те взяли арбалеты на изготовку. Аня посмотрела на отца.
– Давай! – нетерпеливо крикнул Долбушин. – Давай, Аня! Просто прицелься, нажми, и все!
Держа арбалет, Аня стала медленно поворачиваться по кругу. На секунду остановилась на сонном Тилле, выдыхающем из угла рта дым; на полуулыбающемся-полускалящемся Белдо; а после – отчасти неожиданно и для себя – твердо направила арбалет в грудь Гаю.
– Цитирую: «Если я его раню и он кинется, его добьют!» – напомнила она дрогнувшим голосом.
Охрана Гая засуетилась, выцеливая Аню, но Гай покачал головой.
– Не трогать! – приказал он. – Ну давай, раз выбрала! Докажи папе, что ты наша!
Палец Ани лег на спуск и осторожно потянул его. Лицо Гая не менялось, лишь правое веко подрагивало. В последний момент, когда спусковой рычаг почти освободил шептало, Аня неожиданно для себя дернула арбалет снизу вверх.
Послышался треск. Гай оглянулся на болт, глубоко вонзившийся в деревянную панель.
– Промах! И это с полутора шагов! – сочувственно прозвенел Гай. – Убедились, Долбушин? Шестая заповедь как влитая сидит! Что ж вы так запустили дочь-то?
Аня не поворачивалась к отцу. И без того почти видела, как хмурятся его брови, как ниткой вытягивается рот. Лицо отца она знала до малейшей черты, как гитарист – свою гитару или молодой художник свою тысячу раз уже нарисованную жену.
«А вот Полина… она бы, пожалуй, пристрелила Гая», – внезапно подумала Аня.
– Итак, Альберт! Я жду вашего решения! Вы отпускаете дочь в ШНыр? Да или…?
– Отпускаю, – сквозь зубы проговорил Долбушин.
Гай протянул руку и погладил Аню по щеке. Ладонь у него была не влажная и не сухая, не теплая и не холодная… а такая… точно касаешься шершавых обоев.
– Ты мой пропуск в вечность! Не в суррогат, а в истинную вечность, – без голоса, одними губами, прошелестел Гай.
Все, что с нами происходит, случается или в плюс, или в минус. Любая мысль, полумысль, слово, побуждение, разговор, любая встреча. Человек устроен таким образом, что даже муха не может сесть на него так, чтобы хоть мизерно на него не повлиять.
Из дневника невернувшегося шныра
Они вышли на улицу. Солнечный свет резал отвыкшие глаза. На рыхлой земле были следы множества ног. В стороне Рина увидела большую группу шныров, которые легко узнавались по курткам.
Макс подошел к ним и что-то, заикаясь, сказал. Рина различила только обрывок фразы: «новенькая, за к-которой посылают три четверки ве… ведьмарей. Не взяла з-закладку». После этих слов на нее сразу стали поглядывать как-то по-особенному.
Макс связался с кем-то по нерпи и вернулся к Рине.
– К-кавалерия дала д-добро, – сообщил он.
– Отлично! Ты пойдешь с нами! – сказал Ул Рине.
Рина попыталась обрадоваться, но в настоящий момент ей больше хотелось в душ.
– Слушайте, я могу заскочить домой хотя бы на пять минут? Вещи взять! – спросила она тоскливо.
Ул посмотрел на Макса, Макс – на Родиона, Родион – опять на Ула.
– Чем м-меньше ведьмари будут знать о твоих родителях, тем л-лучше. Мы же не можем приставить к н-ним охрану, – сказал Макс виновато.
Ул крякнул и почесал затылок. Рина не сразу поняла, что его смутило, но потом сообразила. В прошлый раз он не подумал о ее маме, когда отпускал ее домой. Правда, тогда был только «колобок». Ведьмарей за ней еще не присылали.
Рина сдалась. С домом ясно. Туда нельзя.
– А школа? У меня предпоследний класс! – спросила она, толкнув ногой свой бесконечно мокрый рюкзак.
Теперь уже Родион посмотрел на Макса, Макс – на Ула, а тот – на Родиона. Рину это уже начинало раздражать.
– Ну что тут скажешь? Хм… Поздравляю тебя с окончанием очень средней школы немного раньше срока! Так уж получилось, – сказал Ул и, не давая Рине опомниться, крикнул: – Эй, Витяра!
Подбежавший паренек был маленький, худой, с россыпью угрей на лбу и щеках, но не багровых и страшных, а милых, прирученных и домашних. Без угрей Витяра казался бы незаконченным. Еще забавнее были его уши. Небольшие, но с очень толстыми, точно осой укушенными, мочками. Казалось, за основу взяли обычное ухо и подклеили к нему ободок от баранки.
– Витяра, резервная нерпь у тебя? – спросил Ул.
Паренек сунул руку под куртку, долго рылся, сопровождая свои поиски жуткими ужимками, и, наконец, протянул кожаный щиток. Поругивая Витяру за спутанные шнурки, Ул помог Рине завязать нерпь. Его собственная к тому времени уже золотилась и сияла. Ее силы были восстановлены переносной закладкой, которую захватил с собой педантичный Макс.
– Я не умею телепортировать, – сказала Рина.